Наша Маша. Книга для родителей. Л. Пантелеев

См. начало, оглавление

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ

21.7.59. Разлив.

В хороший солнечный день въезжаем мы в новую тетрадку. Только ветерок сегодня – выше среднего.

А вчера день был еще лучше. Ходила – с мамой и тетей Лялей – на взморье. Позже туда приехал на велосипеде и папа. Маша спала в обнимку с мамой – прямо на земле (на одеялах, конечно). Спала сравнительно недолго: минут сорок. Потом они с папой ходили собирать цветы. С наслаждением продирались сквозь пахучие заросли – в этих маленьких джунглях, где под ногами так хорошо хлюпает, где на сочной зелени деревьев и травы так ярко смотрятся цветы и цветы эти так хорошо, крепко и даже удушливо пахнут.

Машка жаловалась, что ее кто-то укусил:

– Земеля укусила!..

Но это была, к счастью, не змея, а слепни, которые, правда сильно, покусали маленькую путешественницу. А Машка путешествовала еще и босиком!

Позже играли с Синдбадом. Кидали в речку палки, и Синдбад кидался за ними в воду и приносил их. Маша тоже кидала, но она еще не умеет – палки у нее летят не вперед, а назад, в лучшем случае, падают у самых Машкиных ног.

Закопали с папой лишнюю бутылку лимонада – чтобы не нести домой. Сегодня раскопаем.

На обратном пути папа немножко вез Машу в седле.

x x x

Обедали в Сестрорецке, в ресторане.

Вела себя там Машка поначалу довольно развязно. Стала было хватать своими проказливыми ручонками большие бокалы, стоявшие на столе. Папа ей сказал: "Маша, оставь" – она не оставила. Но тут подошел старик официант с мохнатыми седыми бровями и очень строго сказал: "Девочка, фужеры трогать нельзя!.."

Она испугалась, смутилась, покраснела, опустила глаза.

Наевшись, ублаготворив себя до отказа, Машка, обнимая мать, спрашивала:

– Мама, что я еще хочу?

Этот странный вопрос она задает довольно часто.

22.7.59.

В Машкиной свите – неожиданное прибавление: мальчик Митя. Это уже совсем взрослый человек, почти старичок: ему семь с половиной лет! И он очень свысока, снисходительно, почти презрительно обращался с Машей.

Но Машка увлеклась этим бывалым, прожженным парнем. Только и слышно было:

– Митя! Митя! Где Митя? Митя где?

Играли в мяч. И не в какой-нибудь, а в волейбольный. Играли втроем: папа, Митя и Маша. Правда, Митя то и дело покрикивал на Машу:

– Уйди! Не мешай!

Но Машка не обижалась, – ей, кажется, даже льстило это, то есть то, что к ней обращается сам Митя.

23.7.59.

Сидели с Машей в саду, в гамаке, играли "в маму и сыночка". Я был сыночек, Маша – мама.

Я спросил:

– А где папочка?

– Папа ляботает... писает книгу.

Потом сказала:

– Не кричи. Иди сюда, я тебе сисю дам.

Где она видела, как "сисю дают"?

x x x

На станции Курорт показал ей настурцию. Дал понюхать. Сказал, что цветок называется настурция. Через десять минут мама спрашивает:

– Маша, как называется этот цветок?

– Этот? Настанция?

x x x

Сегодня утром, ласкаясь к матери, сказала:

– Мамсиночка, какой у тебя нос молоденький.

Мама уверяет, что это высшая степень одобрения. Сейчас, в середине лета, Маша то и дело слышит: молоденькая картошка, молоденькие огурчики и так далее. Впрочем, не уверен, что это отсюда...

x x x

– Я в магазин ходила. Купила туфельки.

– Да? И сколько вы за них заплатили?

– Сколько? Три года.

x x x

А вчера Машка задала мне странный вопрос:

– Полюбить можешь?

27.7.59.

Утром сегодня во время гимнастики и после гимнастики подбирала под яблоней раннюю падалицу – крохотные, зелененькие, но уже так хорошо, по-августовски пахнущие яблочки. При этом кричала:

– Как много яблуков на свете!..

Что это? Откуда этот ямб? Не докопался.

А вчера мама сказала, что после обеда папа даст Маше конфету.

– Не жизнь, а сметана! – воскликнула Машка.

Мама мне рассказала об этом в ее присутствии. Стали допытываться: откуда? Кто это так говорил? Ухмылялась, молчала, а потом сказала:

– Аллочка.

На Аллочку (воспитанницу Минзамал) это похоже. Но Аллочка уехала от нас месяц назад – и, значит, целый месяц эта глупая поговорка хранилась где-то на дне крепнущей Машкиной памяти.

x x x

Ездили на велосипеде к тете Ляле и на обратном пути заезжали в переулочек, где папа недавно выследил двух индюшек. Обещал показать Маше и показал индюка-папу и индюшку-маму.

x x x

Кстати... Вопрос о родственных отношениях всего окружающего – не только людей, животных, но и неодушевленных предметов – последнее время почему-то чрезвычайно занимает Машу.

– А мама у них есть? А где папа? А дити есть? А тетя Ляля?

"Тетя Ляля" (как и "тетя Гетта") – это, конечно, не имя, а степень родства.

Спрашивает про соседских девочек:

– А папа у них есть? А мама? А тетя Гетта?

На днях гуляла с мамой и увидела трех уток.

– Эта утка – папа, эта – мама, а эта – тетя Ляля.

Дачная хозяйка – тетя Шура – тоже нечто нарицательное.

Разглядывали картинки в книге про Белочку и Тамарочку.

– А где у них тетя Шура живет?

x x x

Спрашиваю:

– Как зовут твоих дочек?

– Эту зовут – Бася.

– А эту?

– А эту... эту – Пиня.

Откуда это? Сразу два – и таких колоритных, бабелевских еврейских имени: Бася и Пиня.

И ведь ниоткуда, сама выдумала.

x x x

Об отношении Маши к лакомствам.

Даем ей только фруктовые конфеты, карамель. Или мармелад. А шоколад ей, как и многое другое, запрещен врачами.

Вообще-то она не сладкоежка. Но клянчила конфеты постоянно.

– Конфетку дашь? Конфетку можно?

Я сделал опыт. Она принесла свою кругленькую корзиночку и похвасталась:

– Смотри, сколько у Маши конфет!

Я прибавил еще несколько. И сказал:

– Давай переложим эти конфеты в коробочку. И пусть эта коробка будет у Маши. И Маша, когда захочет, будет есть конфеты и угощать других.

Переложил конфеты в коробку из-под мармелада и отдал коробку Маше. Коробка лежала на столе на веранде, и Маша, по моим наблюдениям, не злоупотребляла своей властью. А может быть, она просто не поняла, в чем дело. Но и в этом случае нет оснований огорчаться. Легкость, с какой она рассталась со своими сокровищами, делает ей честь.

29.7.59.

Ходила с папой на полувысохшее болото за цветами. Ходить было трудно и страшновато: осока растет густая, под ногами какие-то кочки и ухабы, а папа не ждет – уходит все дальше и дальше.

– Па-па! Не уходи! Иди сюда! – кричала Маша.

А папа не ждал, уходил.

Маша его наконец догнала и говорит:

– Фалактел!

Папа не сразу понял – о чем она.

– Что ты говоришь?

– Фалактел, – говорит она и качает при этом головой.

Это она мамино "характер" повторяет. Дескать, ну и характерец у родителя!

30.7.59.

В седьмом часу вечера Маша купалась. Вода, говорят, была теплая. И неудивительно. Вторую неделю стоит невыносимая жарища. Видели сегодня нечто страшное и даже зловещее. Набежали тучи, с моря подул шквалистый ветер – и вдруг с живых, летних, зеленых деревьев посыпались листья. Это называется "засуха". Некоторые листья – желтые, но не осенние, золотые, а лимонно-желтые. Глядишь на них, и во рту кисло делается.

Маша ходила с папой в лес по малину. Малинник кто-то уже обобрал, но все-таки минут за 30-40 набрали ее по здешним масштабам немало. Оба увлеклись и не обращали внимания на комаров, которые увивались – особенно вокруг Машкиных сладких ножек.

Сейчас сидит за своим столиком, чистит малину (там ее больше полстакана). Мама обещала сварить из малины варенье.

31.7.59.

Напрасно позволили Маше купаться. Нельзя ей. Захворала. Сидит у мамы на тахте, разглядывает книжки и толстую тетрадку отрывного календаря, где всякие занятные малюсенькие рисуночки. Несколько раз заходил к ней и – уходил скрепя сердце. Вдогонку неслось:

– Папа, не уходи! Папсинька, посиди!..

x x x

Любит, когда ей читают настоящие книги. Но не меньше любит, когда я устраиваю пантомиму и читаю "понарошку": будто бы беру воображаемую книгу, будто бы листаю, будто бы разглядываю картинки, про себя читаю, бормочу что-то, смеюсь, потом закрываю книгу и ставлю на полку.

Очень испугалась, когда за окном вдруг появилась вчерашняя докторша. Мама сидела на крылечке, чистила ягоды, и доктор, проходя, остановилась спросить, как Машкино здоровье. А у Машки уже слезы на глазах. Смотрит на меня с мольбой и надеждой:

– Плидет? Доктор плидет? Будет меня смотреть? Не будет? Не надо!..

И сердечко бьется, как будто волк за окном, а не добрая пожилая женщина в сереньком платье.

1.8.59.

Третьего дня ездил в Сестрорецк, купил Машке к дню рождения трехколесный велосипед. Долго раздумывали и колебались – и вот купил все-таки. В минуту, когда Машке было особенно дурно, я сказал, что, кажется, ей четвертого августа подарят велосипед и что, кажется, его купили уже. Но в этом возрасте слова забываются быстро. "Мало ли что говорят!" Говорят, например, что волки в лесу, что существуют пряничные домики, что в цветочной чашечке живет Дюймовочка! Во все это ребенок и верит и не верит. Но вчера, когда Маша "гуляла" (у мамы на руках) в саду и мама поднесла ее к моему окошку, я показал ей на одну секунду велосипедный руль. (Велосипед у меня разобран и тщательно замаскирован, прикрыт старыми газетами.) Ох, что было! Новенький руль блеснул, и глаза у Машки блеснули... И опять не знает: верить или не верить...

x x x

По утрам приношу Маше яблоки-падалицу. У нее уже целая сумка набрана этих восхитительно пахнущих яблочек. Сегодня принес полуживую, вялую, сонную гусеницу. Машка не испугалась, но и особой нежности к этой особе не проявила.

Бедная – сидит, скучает. Уходил от нее – кричала на весь дом:

– Папа! Не уходи, останься!..

Не остался. Ушел. И не только потому, что спешил к поезду, а потому, что знаю: детей, которые часто хворают и которых поэтому особенно жалеют, легче всего избаловать. Нужно всегда, постоянно помнить об этом.

x x x

Папа и мама видели сегодня сны, которые рассказывали за утренним кофеем. Мама видела, что она – Золушка, видела себя девушкой и видела какого-то красавца Мирза-пашу... А папа видел, что он продает букинисту книги. И очень ему горько было продавать. Потом он видел фальшивые бриллианты. Машка сидела и слушала. Мама посмотрела на нее, засмеялась и сказала:

– Так у человека появляется "жизненный опыт".

x x x

Вечером перед сном пришел прощаться. Сидит в ночной рубашечке у мамы на коленях, болтает. Великолепно изображала, как убаюкивают своих детенышей разные звери.

Лев: Бау-бау. Бау-бау.

Лисичка: Бяу-бяу. Бяу-бяу.

Киска: Мяв-мяв-мяв-мяв-мяв-мяв.

Попугай: Кинув-кинув... Кинув-кинув...

И так далее. Всех диких и домашних животных перебрала. И все это – на мотив колыбельной.

4.8.59.

Спала Маша, спасаясь от жары, на веранде. Утром у нее много радости. Подарки! Мама подарила ей немецкую куклу Катарину и мебель: платяной шкаф, кровать, стол и прочее.

От папы Машка получила трехколесный велосипед. К сожалению, велосипед немножко велик. Но она уже пробовала кататься – на веранде.

А ей еще предстоят новые радости. По слухам, тетя Ляля приобрела в подарок любимой племяннице какой-то огромный деревянный разборный дом...

5.8.59.

Трехлетняя Маша принимала вчера гостей. Было их не так много и, к сожалению, не было никого, кто бы мог сесть с Машей за ее столик, то есть не было сверстников. Одни взрослые.

Первой приехала тетя Неля. Она привезла Маше несколько книжек, кукольный гамак и маленькую кукольную мебель.

Потом появилась тетя Нина Колышкина. От нее Маша получила металлофон с молоточком и кукольные салазки.

Затем Маша встречала тетю Лелю и дядю Петю Морозов. От них она получила мебель для столовой. Это был уже третий гарнитур, полученный ею в этот день. Тетю Лялю мы не считаем. Она не гость, а свой человек. Но подарки ее мы заприходуем. От нее Маша получила громадный и тяжеленный бревенчатый дом, при одном взгляде на который Машины родители закачались. Утешились они, когда подумали, что могло быть хуже, что мысль подарить Маше этот кондовый сруб могла прийти в голову не одной тете Ляле.

Попозже приехала тетя Клава Бурсова. Перевязанная шпагатом коробка вызвала у всех присутствующих единодушный вопль:

– Мебель! Мебель! Еще мебель привезли.

Но в коробке оказалась не мебель, а чайный сервиз на шесть персон. Кукольный.

И наконец, под занавес появился дядя Прокофий. Под мышкой он держал перевязанную бечевкой картонку. В коробке оказалась мебель: кровать, платяной шкаф и тому подобное.

Таким образом, мебелью Маша обеспечена до совершеннолетия.

6.8.59.

Решили ехать к шалашу Ленина. Думали – автобусом, но долго было ждать, пошли к пароходной пристани. Там тоже пришлось минут сорок дожидаться катера... Машка впервые на воде. Не боялась, не волновалась. Сидели мы в носовой, открытой части. Несколько раз я ставил Машку на лавку, чтобы она могла смотреть и на водичку и на берега, мимо которых бежал наш катер (представляющий из себя не что иное, как трактор ХТЗ, вставленный в большую, человек на 80-100, шлюпку. Даже высокое сиденье рулевого – от трактора). Но всякий раз, как я ставил Машку, она тотчас же садилась. По-видимому, интереснее было смотреть не на водичку, а на людей, которые сидели напротив. А кроме того – и подражание. Все сидят – и она хочет сидеть. Тем более что сидит не на коленях у родителей, а, как большая, собственным задиком на лавке. А это ведь еще не так часто случается.

...У шалаша было шумно и многолюдно. Показали Машке шалаш (настоящий шалаш, а не каменный, не памятник), объяснили, что в этом домике дядя Ленин жил. Ничего не поняла:

– Где? Кто? Папа, где? Покажи! Где Ленин?

Ведь и шалаш-то для нее – новое, необычное, странное. Похоже на будочку, где собачки живут, и вдруг – дядя Ленин!

Домой ехали автобусом.

x x x

Неподалеку от нашей дачи, у автоматического шлагбаума, есть домик, постоянно привлекающий Машкино внимание. В этом домике, кроме людей, живут: два котенка, две маленькие козочки и два довольно больших розовых поросенка. Но почти всегда, когда мы проходим мимо, ни козочек, ни поросят в саду не видно. Чаще всего в поле нашего зрения попадают котята, но это хоть и милый народ, а все-таки не такой уже редкостный.

А вчера Маша едет на моем велосипеде и вдруг:

– Мама, мама, вон поросятки! Папа, гляди, поросятки!

– Да... поросятки.

Но там, за забором, не поросятки, а всего один поросенок. Маша это замечает и спрашивает:

– А где другой поросяток?

(Это как "десятки" – "десяток".)

Поправили, сказали: "Не поросяток, а поросенок", и этого было достаточно...

x x x

Как уже сообщалось, отец подарил Маше трехколесный велосипед. Велосипед этот был великоват Маше – ноги не дотягивали до педалей. Но все-таки она кое-как ездила на нем. И была надежда, что ножки у нее подрастут и она будет ездить как следует. Но...

Представьте себе, да, и в Машкиной жизни уже возникают эти "но". Вчера папа решил дать Машке урок настоящей велосипедной езды. Взял велосипед под мышку, а Машу – за руку и потащил их на Вторую Поперечную улицу, где, по его представлениям, кататься на велосипеде гораздо удобнее, потому что там не песок, а асфальт. Удобно или неудобно – не знаю, выяснить не удалось. Села Маша на велосипед, пробует работать педалями, пыхтит, охает, кое-как передвигается. И вдруг навстречу нам едет довольно большой, четырехлетний, а может быть и пятилетний, мальчик на очень маленьком трехколесном велосипедике. Сидеть ему на этом велосипеде очень неловко, сидит раскорякой, но все-таки едет быстро, ножки на педалях так и мелькают. А рядом идут родители этого счастливца – папа-грузин и блондинка-мама.

Машин папа посмотрел на мальчика и говорит:

– Маловата машина.

– Да, – говорят, – а вашей великовата.

И пошли дальше. А папа им вслед:

– Давайте меняться?

Люди не поверили. Остановились:

– Вы что – серьезно?

– Почему же не серьезно? Серьезно!..

Таким образом в самом центре поселка Разлив, среди бела дня, на оживленной Второй Поперечной улице, на виду у многочисленных прохожих, произошел этот добровольный обмен-грабеж.

Не веря своему счастью, мальчик вскочил на новенькую голубую машину и заработал педалями. Родители его, поминутно оглядываясь, тоже прибавили шагу. А мы с Машей остались стоять и с волнением смотрели на облезлую, грязную, обшарпанную и перевязанную в нескольких местах электропроводом машину, счастливыми обладателями которой мы так неожиданно оказались.

Машка пробовала плакать, я прикрикнул на нее:

– Глупая! Это же вон какая удобная, маленькая машина!

– Не хочу маленькую! Хочу другую!

Шли домой в предчувствии грозы. Как и следовало ожидать, гроза разразилась. Маше не очень досталось, она еще маленькая, зато папу корили и пилили на все корки. И он чувствовал себя Иванушкой-дурачком, который променял корову на дудочку. Самое обидное, что Маша и на этом, удобном велосипеде не может ездить.

x x x

Уже вторую неделю Машка не расстается с корзиночкой, где у нее всегда имеется изрядный запасец всяких "Тузиков", "Петродворцов" и "Золотых ключиков". С этой корзинкой она тащится и на рынок, и на вокзал провожать кого-нибудь, и на пляж. И не было случая, чтобы она съела конфету без разрешения и в неурочное время.

Это мы хорошо, неплохо придумали. Это лучше, чем конфеты под замком. И еще: доверие делает чудеса.

x x x

Недавно она поменяла всех нас ролями. Я стал Алешей, она – мамой...

Третьего дня, обнимая меня и целуя, сказала:

– Алешенька... любименький!

И сказала это как-то особенно нежно. Когда я выступаю в роли отца, она меня так не ласкает. А тут – честное слово – мне самому начинает казаться, что я – маленький!

x x x

Разбирали и собирали тети Лялин складной дом. Машка сама не умеет, но с удовольствием суетится и помогает. Вообще помогать очень любит. Любит делать что-нибудь основательное, систематическое, если, конечно, это по силам ей. Например, чистит ягоды, наматывает на клубок нитки. Впрочем, это, кажется, все дети любят.

x x x

Последнее время пристрастилась к "математике", оперирует цифрами и числами.

На вопрос: "Сколько времени?" – отвечает неизменно:

– Четверть восьмого.

Спросишь: "Сколько стоит?" – говорит:

– Три.

Или:

– Восемь.

А последние два дня чаще говорит почему-то:

– Одиннадцать.

9.8.59.

Вчера под вечер ходили вдвоем с Машей к сараю Ленина и дальше... Видели белых уток, которые спали, уложив на своих белоснежных спинках головы – клювиками к хвосту. Обратно шли по Первой Поперечной – через дюны. Навстречу дул ветер, в лицо нам мело песком, шли мы согнувшись в три погибели (у отца под мышкой Машин велосипед). И Машка вдруг сказала:

– Идем, как котята.

Это из "Кошкина дома" – племяннички-котята под дождем так идут.

x x x

Дома Маша каталась немножко на велосипеде. Он у нас стал не такой паршивенький, стал более или менее красивенький: мама вымыла его, вычистила – не узнать.

x x x

Играли с Машей в такси. Я – шофер.

– Куда ехать? – спрашиваю. – Какая улица?

– Какая улица? Правая.

x x x

Я по-прежнему Алешенька. Оказывается, у меня есть сестричка Машенька. Это – бывшая мама.

Сегодня утром Машка спрашивает у мамы:

– Машенька, ты не знаешь, где мой сын Алеша?

x x x

И вот уже полное перевоплощение. Утром же сегодня, увидев, что мать подкрашивает губы:

– Маша, ты – маленькая и губы, пожалуйста, не мажь!

x x x

Дома у нас новость. Не совсем уже свежая. Забыл записать. Еще третьего дня тетя Ляля принесла Маше крохотную живую рыбку. Что это за рыбка, какого она рода-племени, папа, к сожалению, не знает. Минут пять рыбка Машу забавляла, а потом всякий интерес начисто иссяк. Да и что там смотреть – плавает и плавает, вертится и вертится, как спица в колесе. Но у папы прибавилось забот. Он дважды в день меняет в банке воду и – будучи человеком необразованным, не имея понятия, что такое рыба и какими запросами она живет, – тем не менее кормит эту рыбку, полагаясь на интуицию и собственный вкус: дает своей воспитаннице белый хлеб, сахар, манную и гречневую крупу. Кажется, ест, вы знаете! А двух мух, которых папа подкинул рыбешке, она пальцем не тронула. И мухи были извлечены из воды. Между прочим, услышав из разговора взрослых, что рыбы питаются мухами, Машка во время прогулки стала приставать ко мне:

– Папа, пойдем в магазин. Купим для рыбки мук!

x x x

Вечером вчера каталась (и уже неплохо) на велосипеде, играла, подметала в папиной комнате пол. А утром сегодня поссорились.

Когда я вышел из своей комнаты, Машка уже сидела за столом, завтракала. Рядом стояли мама и тетя Минзамал. Папа сказал всем:

– Здравствуйте!

Взрослые ответили, а Маша – как это довольно часто с ней бывает – стала глупо и растерянно улыбаться, качать ногой, крутить глазами.

Я сел и стал завтракать. Я знал, что настроение испорчено не только у меня, но и у Машки.

Позже слышал, как она ходила в сенях у дверей моей комнаты. Слышал, как громко вздыхала. Наконец решилась:

– Можна?

– Кто там?

– Папа, прости!

– Что?!

– Папа, прости

– Ах, вот как? Думаешь, это каждый день так будет? Сначала набезобразничаешь, а потом "прости"?!

И вдруг нагнулся, подставил губы:

– Ну, здравствуй!

Она (шепотом). Здравствуй.

И помчалась к матери. Слышу радостный, почти ликующий вопль:

– Я сказала!.. Я сказала папе "пьести". Мама, я сказала папе "пьести"!..

Это я слышал. Но не слышал, как она сказала матери на ухо:

– Папочка меня полуцевал (то есть поцеловал).

x x x

– Машенька, поспи еще! Нельзя так. Ты же спала всего пять минут.

– Нет. Я три года спала.

x x x

Утром папа обнаружил, что рыбка, которая три дня жила у нас на веранде в полулитровой консервной банке, уснула. Вчера вечером я забыл переменить воду.

Потихоньку от Маши выбросил рыбку, убрал банку. Но Маша, как и следовало ожидать, о рыбке не вспомнила.

12.8.59.

Вечером была у меня. Я читал газету. В газете – карикатура на Аденауэра: длиннющий нос, оскаленная пасть, с носа свисают ледяные сосульки.

– Это кто?

– Это дядя. Его зовут Аденауэр.

– А это что? Рыбки?

В руках у дяди, увы, не рыбки, а черные атомные бомбы. И на животе у дяди написано: "Холодная война". Машка разглядывает картинку и вдруг говорит:

– Я боюсь! Он меня съест. Я боюсь! Папа, боюсь!

И вижу – краснеет, глазенки слезами наполнились.

Бежит к двери.

– Открой! Папа, открой дверь!

– Глупая, что ты?!

Открыл все-таки. И вот – чудо какое! Бежит, стучит каблуками и, слышу, кричит матери:

– Мама, папа мне конфету дал!..

А конфета ей действительно была выдана – минут за пять до этого.

x x x

Вечером лежала в темноте в кроватке. Я сидел один в столовой, ужинал. Дверь приоткрыта. Слышу громкий шепот:

– Алеша!.. Алешенька! Ты что делаешь?

– Спи, Маша!

– Я не Маша.

– Спи, мамочка! А то я – знаешь?..

– Дверь закроешь?

– Может быть, и закрою.

– А может быть, не закроешь?

13.8.59.

...Давно хотел отметить такую черту Машкиного характера, как склонность к юмору.

Любит и понимает шутку, любит, когда другие острят, каламбурят, и сама не прочь попытать силы в острячестве.

Когда ей очень смешно – не хохочет, а регочет.

Как-то на днях, когда мама отправилась в очередную поездку "покупать", я спросил у Маши:

– Машенька, куда мама уехала? В Сестрорецк?

– Нет.

– А куда?

– Домой. В Ленинград.

– А на чем она поехала? На поезде?

Маше надоело, по-видимому, держать этот скучный экзамен, она говорит:

– Нет, не на поезде.

– А на чем?

– На карусели...

И сама заливается, хохочет...

x x x

Играли в автобус. Маша очень смешно изображает кондукторшу – очень похоже "отрывает билет". При этом она всякий раз произносит что-то вроде:

– Тррк!..

x x x

Читал вчера Маше рукопись рассказа, над которым сейчас работаю. Признаться, волновался больше, чем волнуюсь обычно, когда читаю вслух незавершенную рукопись. Рассказ – не на ее возраст, постарше. Но все-таки многое поняла. Смеялась. И смеялась там, где юмор более или менее тонкий. Впрочем, под конец устала, потребовала:

– Давай лучше "Кошкин дом" читать...

Автор немножко обиделся, но потом вспомнил, что подобное случалось не только с ним, но и с Г.-Х. Андерсеном, и с С.Я.Маршаком, и с Л.Н.Толстым... Как бы то ни было, чтение это пошло автору на пользу.

x x x

Я сказал Маше, что скоро (недели через две) приедет бабушка. Сказал, что мы поедем ее встречать.

– Хочешь? – говорю.

– Хочу. Давай сейчас!

– Что сейчас?

– Поедем встречать бабушку!

x x x

Сидели в гамаке втроем: мама, Маша и я. Маша голенькая, в одних трусах.

Пошел дождик. Но что это за дождь? И откуда он? На небе ни тучки, ни облака, – так, какая-то легкая серая пленочка. Поплевал, побрызгал минуту-две – Машка даже не заметила.

Я говорю:

– Дождь идет!

– Где?

И тельце у нее сухое. Такие микроскопически крошечные капельки, что сразу же высыхают на ее разгоряченных ручках, ножках, животике и спинке.

x x x

Я сделал вчера Маше кондукторскую билетную катушку, чтобы она могла не только понарошку трыкать, но и отрывать билеты.

Сегодня, когда я завтракал, она подошла и говорит:

– Давай играть? Что вам угодно?

Потом говорит:

– Ты будешь гражданка.

Я не сразу понял. А потом вспомнил: когда мы играем с нею в автобус и я изображаю кондуктора, я спрашиваю:

– Что вам угодно, гражданка?

19.8.59.

...Дул довольно сильный ветер, где-то очень далеко погромыхивал гром, но дождя за весь день не пролилось ни капельки. Маша, как всегда, когда она не выспится, была до вечера в возбужденном состоянии. Тянуло ее на всякие штучки и выходки. Была у меня в комнате, взяла зеленую гребенку и кинула на пол. Сняла туфли и забросила их куда-то под кровать. Впрочем, бес непослушания и анархии вселился в нее еще рано утром. После завтрака мать поймала ее на том, что она ходит с набитым ртом и жует что-то. Оказалось – рот набит конфетами. Эксперимент с "коммунистическим отношением" к конфетам дает иногда осечку.

x x x

Сегодня рано утром мама и тетя Ляля уехали в город. Я сквозь полудрему слышал их голоса, хлопанье калитки. А через полчаса выхожу в большую комнату. Вижу – Машка стоит в углу за занавеской.

Спрашиваю:

– Ты что там делаешь?

Одна! В прятки! И опять сердце сжимается от жалости к ней.

22.8.59.

Трогательно и забавно, когда Машка ведет на поводке Синдбада. Так она немножко побаивается его, а на поводке ведет бесстрашно. И все, конечно, оглядываются, останавливаются, удивляются, улыбаются...

23.8.59.

Папа ждал вчера гостей. Маша ходила с тетей Лялей встречать их, и гости мерещились ей в каждом встречном, в каждом незнакомце. У хлебного ларька стоит группа дачников. И Машка уже спрашивает:

– Тетя Ляля, это гости?

x x x

Третьего дня, когда играли "в магазин", я для разнообразия и для того, чтобы несколько облагородить характер игры, послал Машу не в продовольственный и не в промтоварный, а в книжный магазин. Бегала она туда несколько раз и всякий раз спрашивала:

– Какие книги купить?

И я заказывал:

– Купи "Красную Шапочку", купи Маршака, купи "Мойдодыра", купи "Дюймовочку", купи стихи Пушкина, Жуковского, Михалкова, Барто...

И она возвращалась, приносила щепочки и отчитывалась:

– Вот "Мойдодыл". Вот "Красная Шапочка". Вот стихи Пушкина. Вот Жуковский...

24.8.59.

Были в лесу. Тетя Ляля и дядя Прокофий нашли несколько грибов и устроили инсценировку – "посадили" все пять или шесть подберезовиков и моховичков под одной маленькой сосенкой. А потом заставили Машку "искать" эти грибы, говорили, что "пахнет грибами". Я был против этой инсценировки. Во мне протестовал – отец, педагог и грибник. Отец считал, что это жестоко – так издеваться и потешаться над маленьким несмышленышем. Педагогу не нравилось, что перед ребенком убираются трудности, плоды подаются, так сказать, на золотом блюде. А заядлому грибнику казалось, что у ребенка отбивается "грибной нюх". Позже ходили по грибы уже по-настоящему. Нашли несколько подберезовиков, причем один – совершенно самостоятельно – нашла Машка! По словам мамы, которая присутствовала при этом, Машка с азартом охотничьей собаки накинулась на этот маленький, белобрысый, наполовину съеденный улитками грибок. Собирали еще бруснику и клюкву (ходили по высохшему болоту. В этом году все болота стали проходимыми). Мы с Машкой заблудились и довольно долго разыскивали наших. В лесу видели лося. Совсем близко – в двадцати шагах. Лиловато-серый красавец стоял к нам в профиль и с интересом озирал нас одним глазом... Домой вернулись в девятом часу. Машка весь вечер возилась со своими грибами. Огорчила меня, когда не захотела отдать их тете Ляле. Пристыженная, принесла, отдала, но позже выяснилось, что сердце ее не выдержало и перед самым уходом тети Ляли она снова похитила грибы. Грибами она, по словам матери, бредила ночью. А перед этим мы с ней немножко поссорились, и я с ней не разговаривал.

25.8.59.

Мама считает, что отец поступает неправильно, что лучше уж, мол, побить ребенка, чем несколько часов не разговаривать с ним. Нет, согласиться с этим я не могу. Согласен с одним: нужно знать меру. Если молчание взрослых (то есть их бойкот по отношению к ребенку) затягивается, становится мучительным для ребенка, ранит и ожесточает его – да, это не годится. Это не лучше порки. Все дело в том, что надо чувствовать, в какой момент пора идти на мировую. Если этот момент правильно выбран, провинившийся ребенок охотно и по первому зову кинется извиняться или объясняться. Самое удачное – ни на минуту раньше, ни на минуту позже. И еще одно должен себе напомнить: ведь далеко не во всяком "конфликте" бывает виноват ребенок: очень часто и взрослые виноваты. Нужно уметь извиниться перед ребенком, покаяться... Не в угол себя, конечно, ставить, а так, чтобы ребенок понял твою справедливость. Вчера у нас с Машей объяснений не было. Обошлись без них. За обедом я увидел, что она с трудом справляется с супом, подсел к ней и стал ее кормить. Она обрадовалась и, как показалось отцу, взглянула на него с признательностью...

x x x

Кажется, впервые за все лето отец выспался и встал сегодня более или менее бодрый и веселый. Занимался с Машей гимнастикой. Маша все время напоминала ему, что он не папа, а Алеша. А папа – тот у себя сидит, "ляботает", книжки пишет. Занимались мы сегодня под его окном. При этом кричали:

– Папа, смотри! Папа, ты видишь?

26.8.59.

Мама ходила на рынок и вернулась оттуда огорченная. В связи с холодом и разъездом дачников на рынке ничего нет. Мама говорит тете Минзамал:

– Без творога и сметаны мы погибнем.

Машка смотрит на нее, таращит глазенки, пытается что-то понять, потом спрашивает:

– Я тоже погибну?

27.8.59.

Весь день вчера просидели дома. На дворе творилось такое, чего не только Машка, но и более пожилые члены нашего семейства не видывали еще. Ураганный ветер такой силы, что на ногах трудно было держаться. Говорят, повалило много деревьев. У нас в садике лежит огромный, искореженный кусок толя, – ветер сорвал его с крыши молочного магазина. Не горит электричество. В Ленинграде, говорят, в реках и каналах поднимается вода. И – холодно. Не верится, что еще совсем недавно мы изнывали от жары. И все-таки мы с Машкой вчера вечером отправились на прогулку. Оделись потеплее (Маша в зеленом своем фрицевском пальтеце, в берете, на ногах длинные чулочки) и потопали в лес. По пути зашли на почту, опустили каждый по письму. Наслаждались безлюдьем, осенними запахами, влажной пахучей свежестью. В лесу тихо, только над головами у нас шумит и поет, а там, где просеку наискось пересекают телеграфные провода, – там уже не поет, а завывает и плачет (это Маша остановилась и спросила у меня: "Кто это плачет?"). Бродили довольно долго, но нашли всего два гриба: подберезовик и моховичок. Утром и днем кто-то основательно прочесал лес. Впрочем, нам и некуда было бы складывать грибы – корзинок мы взять с собой не догадались. Не такой и лес, чтобы запасаться корзинами...

x x x

Спать вчера легли рано – не было электричества. Между прочим, Машка впервые увидела свечу. Маме в магазине подарили огарок, и она принесла его и стала зажигать.

– Это что? – спросила Машка.

Ей объяснили:

– Это называется свеча.

А Машкин папа когда-то, не очень, казалось бы, давно, спросил у своей мамы:

– Это что?

И ему объяснили:

– А это, Лешенька, называется электричество.

x x x

Совсем запуталась Машка. Где мама? Кто Маша? Кто папа? Кто Алеша? Вчера вечером заходила ко мне. Просит конфетку. Я дал.

– А теперь, – говорит, – Маше дай.

И себя пальчиком в грудку. Хитрюга!

Я говорю:

– Ах, вот как? Ты – Маша?

– Нет, нет, я – мама!

Достаю конфету. Говорю:

– Это – Машеньке.

Не берет.

– Ты что ж не берешь конфету? Я ж сказал: это Маше.

Качает головой. Стойко держится. Для нее очень существенна почему-то эта метаморфоза с именами. Не знаю, так ли уж хорошо, что мы соглашаемся участвовать в этой затянувшейся игре. Что ж, она меня так всю жизнь и будет Алешей называть?!

Впрочем, педагогический смысл в этой игре есть. Алеша и Маша должны играть роль хороших детей. А маленькой "маме" мы имеем право в нужном случае сказать: "Какая же ты мама, если вести себя не умеешь?!" А причина все та же: то, что Машка – единственная, что у нее нет братика и сестрички. Не хватает общества, коллектива. Все-таки надо найти меру даже в игре. Сегодня утром Машка завтракала. Кормит ее Минзамал. Я у нее спрашиваю:

– Куда ушла Елена Семеновна?

Минзамал не успела ответить, как ее перебивает Машка:

– Нет. Я – мама!

– А разве я сказал "мама"? Я говорю: Елена Семеновна.

Что же это, братцы, такое: значит, мы и между собой должны именовать себя "Машей" и "Алешей"? А Минзамал я должен говорить: "Где Машенька?", подразумевая под этим: "где Элико Семеновна?"

Нет, дружочек Маша, не выйдет!

Надо утвердить правило: делу время, потехе час.

28.8.59.

Перед завтраком слышу – горько плачет. В чем дело? Оказывается, мама стригла ей ногти и нечаянно отрезала кусочек того белого пятнышка, которое, как известно, предвещает получение подарка.

Рыдает и кричит:

– Где подаик? Подаик где?

Завтракая, тоже то и дело разглядывала свои ногти.

Показывает палец:

– Алеша, это что?

– Это пальчик.

– Нет, а что в пальчике?

x x x

Погода ненастная. Ветер. Дождь. Но все-таки уже не так мрачно, как было все эти дни. Ветер повоет, повоет и отдыхает несколько минут. Небо посветлее стало. Сегодня наша энергичная мамсинька ездила в Сестрорецк, хлопотала, чтобы починили электричество. Оказывается, в районе больше двухсот повреждений электрической сети: ураган рвал толстые провода как паутинку. Все-таки холодно. В большой комнате топили сегодня печку.

29.8.59.

У Машки небольшая температура. Гулять ее не выпускали. Почти весь вечер играл с нею. Ездили на поезде в Москву. С нею и с ее двумя "понарошными" дочками. С вокзала на такси проехали к тете Вере Смирновой и к дяде Ване Халтурину. Позже приехал из Ленинграда папа (он тоже был воображаемый, "понарошный", так сказать папа-невидимка). Всей компанией мы собирались ехать в Московский зоопарк, но тут – о ужас! – Машу не понарошку, а по-настоящему позвали ужинать. Конечно, ей очень не хотелось идти ужинать. Но еще больше ей не хотелось вызвать сейчас мое недовольство. Поэтому она почти без возражений направилась к своему столику. Я постарался как-то украсить этот вынужденный антракт в нашей игре. Сказал, что Маша пошла в буфет. Но когда нужно по-настоящему запихивать в рот сухарную запеканку, жевать ее и запивать кипяченым молоком, – трудно вообразить, что это буфет в Зоопарке. Буфет – это поэзия, а тут – серая проза. Однако в предвкушении соблазнительной поездки в Московский зоопарк Маша уплетала пудинг за обе щеки, давилась, но ела. И только под конец стала шалить, стала выталкивать языком жеваные сухари (наверно, уже не в силах была есть, не лезло).

Я сказал ей:

– Не надо так делать.

Она опять. Предупредил еще раз. Нет, расшалилась и уже не может остановиться.

– Ну что ж, – говорю, – в Зоопарк не поедем. До свидания.

И пошел к себе. Она опомнилась, спохватилась.

– Алеша! Алеша!

Но – уже поздно.

Пришел к себе, взял газету, прилег. Слышу на кухне голос Элико:

– Ты куда?

– Я к Алеше!

– Нельзя к Алеше.

– Пустите! Я – к Алеше!

– Нельзя, тебе говорят! Алеша работает.

А минуту спустя слышу за стеной душераздирающее:

– Але-о-о-оша-а-а!!!

Не только пожалел ее, но понял, что был неправ, что наказание несоразмерно с "преступлением", что ушел я скорее всего потому, что надоело играть, просто придрался к случаю. Сменил гнев на милость. Вернулся. Поиграли еще в Зоопарк, покормили слонов сахаром, обезьянок – печеньем. Пришла мама и тоже побродила с нами по дорожкам парка.

x x x

Позже играли в магазин. По очереди были продавцами и покупателями. Мне надоело покупать шляпы, чулки, утюги и галстуки. Я пришел и говорю:

– Пинчук есть?

– Нет. Есть финчук.

Берет что-то с "полки".

– Нате.

– Что это? Ой, что это? Я боюсь!

– Это – финчук.

– А что это такое? Что его – есть надо?

– Это же игрушка!!!

– А-а! Вроде мячика?!

И я взял финчук и стал подбрасывать его.

30.8.59.

Дождя не было. Дачи уже пустеют. Тихо. Грустноватые августовские сумерки, которые так любит Машкин отец. Редкие огни на верандах. Пронзительно чистый воздух. Вернувшись домой, с аппетитом поужинали. Машкин столик придвинули к нашему, большому, и она принимала участие в общей трапезе. На ужин был картофель в мундире. Машка с удовольствием чистила его (пожалуй, даже с большим удовольствием, чем ела), с хрустом грызла малосольный огурец, ела сама и давала коту жареную ряпушку. Были мы втроем, тетя Минзамал в городе, сегодня суббота.

x x x

Прибежала, стучит в дверь, что-то лихорадочно говорит.

Открыл дверь:

– Что такое?

– Иди!! Скорей! Люся на кроватке лежит!

– Где? Какая Люся? На какой кроватке?

Думаю: может быть, у меня она оставила свою Люсю?

Нет, тащит к себе. Вся дрожит, вся трепещет от страстного нетерпения.

– Люся! На кроватке! Посмотри! На кроватке Люся лежит!..

Выхожу на веранду. Там в тети Лялином складном бревенчатом домике – на настоящей кроватке, покрытая настоящим одеяльцем лежит крохотная кукла Люся. А у кровати – столик и еще что-то. На все это надо смотреть через окошко. И по возможности – Машиными глазами.

31.8.59.

Вечером ходили втроем в лес. Бродили до девяти часов, но даже ни одной сыроежки не нашли. Набрали в Машину корзинку с полстакана брусники и клюквы, вволю накричались "ау", надышались пахучим лесным воздухом, немножко промочили ноги. Между прочим, Машка "ау" не кричит, кричит "аву". Поставить рядом две гласные ей, по-видимому, еще трудно.

x x x

Идем мимо туберкулезной больницы.

– Бойница! Мама, смотри, бойница!

– Не показывай пальцем, Машенька.

– Я шишкой показываю.

В руке у нее и правда маленькая еловая шишка.

x x x

Собирались в лес. Выбирали покрепче обувь. Я говорю:

– Маша, принеси мамочке ботики.

– Я – мама.

– Принеси Машеньке ботики.

Открыла шкаф, увидела банку с вареньем.

– Я возьму варенье лучше.

x x x

В саду остановились под окном моей комнаты.

– Вон папа смотрит, – объявляет Машка.

Я спрашиваю:

– Где?

– Нет, он уехал.

– Куда?

– Он в Ленинграде.

– На поезде уехал или в автобусе?

– Да, на поезде.

– А что он делает в Ленинграде?

– Ляботает. К нему Мороз в гости пришел. Они ляботают.

– Что же они делают?

– Играют. В магазинчик. Еще в прятки.

x x x

Сегодня во время гимнастики, когда Маша лежала на столе и проделывала ножками "велосипедик", она вдруг почему-то заговорила о Деде Морозе.

– Дед Мороз придет?

– Придет.

– Подарки привезет?

– Да, детям привезет подарки.

– И мне?

– Ты же – мама?

– Нет, и мне, и мне!

– Я ж тебе говорю: взрослым Дед Мороз подарков не приносит. Ты же мама?..

– Да.

А в глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление. Может быть, впервые подумала о том, что быть взрослым – это не сплошная масленица.

1.9.59.

Кончилось лето. И кончились наши дальние прогулки. А ведь давно ли, каких-нибудь две недели назад, в знойный день блуждали мы с Машей по высохшему болоту – там, где Гагарка впадает в море. А сейчас и тети Ляли нет, и Синдбад не лает, и солнышко нас не навещает. Хмурое небо висит над опустевшим и притихшим Разливом. Утром и днем я работаю. Мама – тоже. Машка возится или во дворе, или на веранде. А к вечеру, после позднего нашего обеда, отправляемся на прогулку – в ближний лесок или на асфальтовую дорожку к сараю Ленина. Вчера, возвращаясь домой, заходили на почту, звонили тете Ляле. Маша говорила уже не стесняясь, с очень взрослыми интонациями:

– Как ты поживаешь, тетя Ляля? А Синдбад как поживает? А кот Кузьма как поживает?

Потом громким шепотом, обращаясь ко мне:

– Что еще сказать?..

x x x

Сейчас второй час. Небо серое в белых подпалинах. Маша во дворе – играет с соседской девочкой Леночкой и с каким-то мальчиком. Люди эти старше Маши года на два, на три, но им некуда податься: большие ребята разъехались – сегодня начало учебного года, – и волей-неволей приходится играть с нашей пигалицей. Меня эта снисходительность оскорбляет.

x x x

То и дело возникают задачи, решить которые не так-то просто. Вышел во двор, вижу – у калитки, ведущей в сад, отломана деревянная вертушка-закрывалка.

– Кто это сделал? Это ты, Маша?

– Нет.

– А кто?

Глаза забегали. Так бывает, когда она фантазирует, придумывает что-нибудь.

Я говорю:

– Кто?

– Деичка.

– Какая девочка? Леночка?

– Да.

– Ах, вот как! Это правда?

– Да.

А мне почему-то кажется, что неправда.

Взял ее за руку.

– Ну, идем к Леночке.

Смеется:

– Идем!!!

– Значит, это Леночка?

– Нет, это мальчик.

А там был и мальчик – в этой компании, которая играла сегодня утром у нас во дворе.

Так и не выяснил: правду она говорит или сочиняет? А позже пришла ко мне. Я дал ей конфету. Она просит еще. Я спрашиваю:

– А тебе уже давали после ужина конфету?

Мнется. Вздыхает. Глаза испуганно бегают. Но говорит прямо:

– Давали.

– Кто тебе дал конфету?

– Тетя Минзамал.

Иду на женскую половину выяснять и узнаю, что ничего подобного, никто никаких конфет ей не давал! Значит, сама на себя наклеветала!..

x x x

Ох, сколько ошибок делаешь! Ошибок, которые так трудно исправлять потом.

Собирались идти в лес. Но за обедом Машка плохо вела себя, капризничала, грубила, и мне пришлось заявить, что с такой девочкой ни я, ни мама в лес не пойдем. Она не поверила. Мало ли угроз в течение дня ей приходится выслушивать – угроз, которые почти никогда не сбываются. Но на этот раз мы решили, что угроза должна осуществиться. Прогулка в лес была отменена. Мы с мамой оделись, чтобы идти на почту. Я вывел велосипед. Машка безмятежно бегала, уверенная, что сейчас и ее тоже позовут одеваться. Но вот я говорю:

– Ты готова, мама? Идем!

– Я тоже! Я тоже! – засуетилась Машка.

– Нет, ты никуда не пойдешь!

– Нет, пойду!..

На своем все-таки настояли.

И все как будто правильно. Проявили настойчивость, твердость. Наказали. Проучили. А меня не оставляет ощущение сделанной ошибки. Из-за чего, собственно, сыр-бор загорелся? Началось с того, что Машка не хотела есть суп. Вспоминались мне весь вечер ядовитые строчки Ходасевича:

Отец надел котелок и пальто,

Но вернулся, бледный, как труп:

– Сейчас же высечь мальчишку – за то,

Что не любит луковый суп!..

Сегодня с утра Маша послушная, вежливая. И все-таки что то не то. Хотелось бы, чтобы это послушание, эта вежливость достигались другими мерами, другой ценой. И еще заметил – со мной она говорит подчеркнуто вежливо и почтительно, но играть тянется к матери. Неудивительно: ведь вчера я весь вечер отталкивал ее от себя.

4.9.59.

Сегодня совсем холодно. Утром у папы в комнате плюс десять градусов. Небо серое. Сад опустел, заглох, одичал. Все лето соседей наших мы не видели, а только слышали. А теперь все видно насквозь. Тихо. Отчетливо слышны в этой тишине железный грохот идущего поезда, детские голоса где-то на соседнем дворе, грустноватая песня петуха.

x x x

По-прежнему я – Алеша, Элико – Маша. Но появился еще один персонаж: Алешин папа. Папа этот – невидимка (хотя Маша, конечно, его отлично видит. Иногда удается увидеть его и мне).

То и дело Маша кричит:

– Алеша, папа приехал!..

– Где?

– Вот он, в саду идет.

И сразу же:

– Нет, нет, он оплять уехал.

– В Ленинград?

– Да. На поезде уехал.

Образ этого папы, надо сказать, малосимпатичный. Это какой-то папа-дурачок. Он то и дело мотается из Ленинграда в Разлив и обратно. Я спросил у Маши, что он там делает, в Ленинграде.

– Что? Куличики делает.

x x x

Говорит не "пять", а "плять", не "опять", а "оплять".

5.9.59.

Унылая холодная осень. Впрочем, сегодня чуть-чуть потеплее и повеселее. Вчера к вечеру ходили в лес: мама, папа и Маша. Нашли несколько сыроежек и горькушек, один березовик. Сыроежки – старые, трухлявые, березовик на три четверти съеден улитками. Вот в каких славных местах мы живем уже третий год!..

x x x

Сейчас половина двенадцатого. Машка с опозданием отправляется на прогулку. Перед уходом пришла, стучит в дверь.

– Что? Кто там?

– Полуцеваться!!!

Открываю дверь. Она уже в голубом пальтишке, в берете.

– Что? – говорю.

– Полуцеваться хочу.

"Полуцевались". Ушла. Сейчас, в ожидании мамы, играет во дворе.

x x x

Только что получили сообщение о смерти Машиной няни – тети Маши. Я подозревал, что ее уже нет, – уезжала она в очень скверном состоянии, ни разу не написала, не поздравила Машу с днем рождения. Оказывается, именно в этот день – 4 августа – она и умерла. Маша ее очень любила. Но останется ли она в Машкиной памяти? Боюсь, что нет. Может быть, так, что-то смутное, светлое, теплое, шумное и веселое. А может быть, и этих следов не останется в памяти, и только по нашим рассказам будет знать Машка о своей любимой няне. Ушел из мира очень хороший, чистый и светлый человек.

7.9.59.

Села вчера за свой столик. Видит – на столе одни сухари.

– Мама, а пища где?

Откуда это? Ведь никто так прямо ей не говорит: "Вот тебе пища" и тому подобное. Могли сказать в третьем лице: "Пищи ей хватает" или: "Пища здесь вполне доброкачественная". А ведь услыхала и запомнила.

x x x

Во время игры уронила свой голубой шелковый бантик.

Я говорю:

– Что это?

– Бантик зачем-то упал.

x x x

Спрашивает у меня:

– Будем еще Тане тимантульку делать?

– Что-о? Какую тимантульку?

Долго не мог понять, что речь идет о температуре. Увидев, что я не понимаю, сама себе перевела:

– Градусник будем Танечке ставить?

x x x

Лежала у меня и очень больно цапнула меня за глаз. Пришлось даже примочки делать. Это она, конечно, не нарочно, а играючи, в этаком игровом экстазе. Это не только с человечками, но и со щенками и с медвежатами бывает, – расшалятся, разыграются и вдруг – цап!

9.9.59.

После обеда собрались ехать в Сестрорецк – в аптеку и по другим делам. Но за обедом произошло то же самое, что было на прошлой неделе. В Машку "вселился бес". И я выгонял его, увы, теми же способами. Запоздалых извинений не принял. И больше того – не взял Машку в Сестрорецк, чем наказал не только ее, но и себя, так как очень хотелось с ней поехать.

Ездил один – на велосипеде.

...Когда Минзамал разоблачала ее перед сном, постучали мне в стенку. Таким образом вызывают меня на церемонию вечернего прощания. Я вышел, ответил на Машкино "спокойной ночи", но не поцеловал ее. Элико рассказывала мне, что Машка явилась к ней с выражением растерянности и даже ужаса на лице:

– Папа меня не полуцевал!

– Вот видишь, – сказала мама.

– Я завтра буду хорошая, – заявила Машка.

Это похоже на концовку нравоучительного рассказа. Будет ли она "хорошей" завтра – не знаю. А вообще-то очень хочу, чтобы она была по-настоящему хорошей.

И все-таки я не уверен, что поступил правильно, когда не поцеловал ее вчера вечером.

Все дело в том (хотел написать: "беда в том", но не знаю, беда ли), что я отношусь к Машке по-настоящему всерьез. Для меня она уже давно, целых три года, – человек. И люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со всем пылом сердца, на какой способен.

10.9.59.

После ужина играли. Ехали поездом, а потом самолетом в Москву... Папа, как выяснилось, вскочил не на тот поезд...

Впрочем, не папа, а Алеша.

Папа – это совсем другая личность. Это нечто жалкое, комичное, чудаковатое и даже загадочное. Образ его постепенно выкристаллизовывается. Сидим, играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в окно и:

– Папа идет!

– Откуда он?

– Пришел он. Вот – уже пришел! На полу сидит.

Папа – маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.

– Уже ушел!

И через полминуты:

– Опять идет!

Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:

– Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!

И папа опять надолго пропадает.

В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.

x x x

Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась – повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.

– Завяжи!

– Как надо сказать?

– Пожалуйста, завяжи.

Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:

– У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?

– Что-о? Пальток?

Смеется.

– Паль-ток!

– Пальто?

– Нет, вот это.

Тычет себя в темечко.

Я говорю:

– Голова?

– Вот это!

– Ах, волосы?!

– Вот это!!!

– Ах, бантик?

– Паль-то-о-о-ок!..

Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:

– Это тетя Неля.

Потом говорит:

– И тетя Минзамал.

Еще подумала:

– И тетя Ляля. И тетя Нина...

Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.

x x x

Из Ленинграда я привез на днях книгу "Annabella und Ladislaus". Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:

– Кто это?

Она отвечает:

– Ладислаус.

Но в книге все узнается заново. Ни разу не было:

– Помню!

Или:

– Помнишь?

Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала – и со мной, и с мамой – эту пеструю книжицу. Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок. Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова "Аннабелла", "Ладислаус", "сторож", "Дед Мороз", "фонарь", "кукольный дом", "санки" и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов – хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)

x x x

Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку. И в присутствии Маши сказал Элико:

– Получил письмо от твоей землячки.

– Какая моя землячка?

– Нет, Машина землячка, – вмешалась Маша-мама.

– А я и говорю – Машина.

– Нет, мамина! – запуталась Машка.

x x x

Все эти дни прихварывала, сидела на диете. Сегодня с диеты снимаем. Утром, ласкаясь к матери, она спросила:

– Мамочка, ты мне дашь, что обещала?

– Что я тебе обещала?

– Ты дашь?

– Ну, дам. А что я тебе обещала?

– Маленький кусочек хлеба.

Изголодалась бедняга.

x x x

Нашла в песке гривенник и все утро носится, шумит вокруг этого клада. Строит планы, что она купит на эти сокровища:

– Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет...

14.09.59.

Спрашиваю:

– Ты сегодня гимнастикой занималась?

– Да, – говорит, – занималась.

И вдруг узнаю – не занималась. Огорчился, а потом понял, что так соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее – игра, то есть то же вранье. Отучать ее сейчас от такой лжи трудно. Да и нужно ли? Добро бы не приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!

x x x

После обеда была у меня. Я лежал с газетой, а она взгромоздилась в кресло у письменного стола и заявила:

– Я ляботаю.

Сидит, "пишет". Я уже не папа, а сын ее – Алеша. Я говорю:

– Мама, не закрывай дверь!

(Это я пародирую Машины вечерние возгласы, обращенные к маме или к тому, кто находится в это время в столовой.)

– Спи, Алеша!! – говорит она очень строго.

Я начинаю хныкать:

– Открой дверь!..

– Нет! Не открою. Я ее вот так!

Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!

Я говорю:

– На ключ?!!

– Да, на ключ. Я ляботаю. Чернилами пишу. Не мешай мне. Скоро книгу тебе буду читать...

Внезапно взглядывает в окно.

– Папа! Папа тоже хочет ляботать.

Я говорю:

– Ну, пусти его.

(Между прочим, в такой игре-импровизации сюжет развивается как в сновидении: в нем если и есть логика, то своя, немного сумасшедшая.) Машка вдруг замечает в углу на полу две портативные пишущие машинки.

– Это чейные чемоданы?

– Какие чемоданы? Где?

– Папин и твой?

Я говорю:

– Ну, написала рассказ? Читай, пожалуйста.

Она берет воображаемую рукопись, держит ее на двух ладошках, очень близко от своего носика, и – "читает". Бормочет что-то. Внезапно опускает рукопись, строго взглядывает на меня.

– Алеша, кто тебя трогает сзади? Тебя папа трогает сзади. У папы грязные ногти.

Потом говорит:

– Алешенька, посади меня, как ты сидел.

Каким-то чудом, как бывает тоже только в сновидениях, я понимаю, о чем она говорит: просит посадить ее так, как сидел я, когда читал недавно ей и маме свой рассказ... А сидел я в кресле, лицом к кровати. Сажаю автора лицом к читателю. Автор начинает читать:

– Одна деичка... ее звали Пусинька... один раз пошла в лесок...

Дальше начинается невнятное бормотанье, и у слушателя возникает грустное предположение: не таким ли невнятным бульканьем звучит и для Маши мое авторское чтение?! Через две минуты заявляет:

– Я второй рассказ буду читать.

И вдруг бежит к окну и радостно вскрикивает:

– Папочка!!!

Я говорю:

– Давай его сюда!

Она подает мне – не очень бережно – маленького папу, я кладу его на кровать рядом с собой.

Она кричит:

– Еще папа!!!

Я беру второго папу.

– Еще!

– Третий папа. Четвертый папа...

Машка увлеклась. Папы летят как дрова или арбузы. Я не успеваю считать:

– Двадцатый папа... двадцать первый папа... двадцать второй папа...

Она кричит:

– А у меня еще сколько папочек!..

x x x

В десятом часу мама пошла провожать тетю Лялю. Машка еще не спала. Меня попросили покараулить ее. Я взял книгу, бумагу, вечное перо и сел в столовой за обеденный стол. Она попыталась было устроить небольшой цирк: вылезла из-под одеяла, встала, подошла к изножью, пыталась заглянуть в столовую и заговорить со мной. Я решительным образом заявил, что если она тотчас не ляжет, я закрою дверь и уйду.

Легла, только попросила:

– Покрой меня.

Я укрыл ее одеялом, поцеловал, вернулся в столовую и – жду. Знаю, что не выдержит, заговорит. Но – о чем?

– Алеша!

Я молчу.

– Алешенька!

– Ну, что?

– Ты помнишь, мы на улице потеряли листик?

– Какой листик?

– Листик на улице потеряли! Помнишь?

Я не помню, но огорчать ее не хочу. Говорю:

– Ну, помню. Ну и что?

– Мы потом пойдем и найдем этот листик?

– Хорошо, мамочка. Пойдем и найдем.

15.9.59.

Я сказал Маше, что видел индюшку, и она, захлебываясь, не договаривая, сообщила маме:

– Папа... папа... ин-дюш-ка...

А мама сострила:

– Папа – индюшка?

– Да нет! (Даже рукой взмахнула.) Папа видел индюшку!..

Неуместный смех, юмор не вовремя раздражают, вызывают досаду. Это не один раз я замечал.

x x x

А сама острит на каждом шагу, где только можно.

Обувается. Я пытаюсь объяснить ей, что такое правая и что такое левая сторона. Говорю:

– Какой рукой ты кушаешь – это правая.

Беспечно, почти не думая:

– Я ногой ем.

А может быть, и логика есть в этом ответе. Ведь речь шла о правой ноге, на которую надо было правильно надеть сандалик. Так при чем же тут правая рука?

x x x

Поздно вечером, кончив работу, предложил Машке пойти в магазин и купить арбуз.

– Настоящий?

– Да. Настоящий.

Ликование было резко пресечено мамой.

– Что? Куда?? Что вы задумали?! Фантазеры! В девятом часу!

Я, конечно, согласился:

– Да, Маша, поздно. Магазин закрыт. Завтра сходим.

Безутешные рыдания минут пять сотрясали наш старый дом. Машкину обиду подчеркивало еще то обстоятельство, что родители, несмотря на поздний час, собирались куда-то идти. Им, видите ли, понадобилось срочно опускать письма! Машка так горько плакала, что наши сердца не выдержали. Решили потеплее одеть ее и взять с собой.

Говорим ей:

– Хорошо. Одевайся. Пойдем.

Не верит своему счастью.

– Куда? Здесь? (То есть в пределах дома.)

– Нет, на улицу.

– И ты пойдешь?

– И я пойду... И мамочка...

Ах, как расцвело ее заплаканное личико!

– А потом куда?

– А потом – спать.

– И ты?

– И я.

Подумала – и уже пытается шутить:

– Ты сторожить будешь?

Дошли до почты. Маша опустила в ящик два письма. Одно дала ей мама, другое папа. Опустив (не очень ловко), всякий раз спрашивает:

– Это кому письмо?

– Бабушке.

– А это кому?

От почты прошли к магазину. Ко всеобщей досаде, он только что закрылся (еще бродят последние покупатели, метет пол тетенька в сером халате). Но Машка огорчается меньше, чем взрослые. Ведь не в арбузах и не в пряниках счастье!

Вечер темный, беззвездный. Шли с электрическим фонариком. Бежал, стремился вперед светлый белый кружок, и Машка его догоняла, старалась наступить на него, а он все бежал и бежал по песку, по лужам, по черному асфальту...

x x x

Утро холодное. Машка встала чуть свет; весела, деятельна, полна энергии, замыслов, планов, идей. Рано утром показалось было солнышко, и Машку выпустили во двор. До сих пор она там, хотя солнце уже давно скрылось. Готовит обеды, заготавливает – из сухих листьев клена – припасы на зиму: капусту, свеклу, картофель... Бегает, суетится, на бледном от холода личике – деловитость, озабоченность. Приходит старый, одноглазый, шелудивый, с дрожащим, вихляющим от старости задом пес Дружок. Сидит, метет облезлым хвостом, молча выпрашивает подаяние...

Машка бежит в дом, к маме, добывает хлеба и косточек, кормит (с моей помощью) собаку. А через пять минут я слышу ее полупросительный, полутребовательный голос:

– Дружок, уходи! Я тебя боюсь.

См. далее

См. Оглавление

Источник: http://www.lib.ru/RUSSLIT/PANTELEEW/masha.txt

см. другие книги в разделе "Чтение для мам и для всех" (Как любить ребенка, Дети пишут Богу, Культура семейных отношений и др),

Планирующим,

Беременным,

Дыхательные методики подготовки к родам,

Грудное вскармливание,

разделы Красота,

Благотворительность,

Детский сад,

Вопросы и ответы,

Справочник,

Популярные статьи,

Анализы

и другие разделы сайта.